«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

для пресечения пьянства. Тайное винокурение вообще строго каралось в крае, а постановлением генерал-губернатора от 14 ноября 1914 г. ответственность усиливалась еще и административным взысканием. Впрочем, в тайном винокурении и не было надобности, так как в Финляндии в течение всей войны существовала продажа алкоголя, и таковой особенно легко было получить кому угодно в количестве не менее 50 литров сразу. Вино было очень дешево и даже привозилось из Германии. Удивляться этому, однако, было нечего, так как никаких ограничений помимо предметов, составлявших чисто военную контрабанду, не существовало до конца войны, и много русских купцов сильно нажились на заведомой продаже товаров немцам (масло, яйца и пр.) через приказчиков в Швеции. Даже разговоры на немецком языке в Финляндии были воспрещены только летом 1915 г.»[380].

Вице-адмирал Д.В. Ненюков вспоминал комический эпизод, случившийся на Северо-Западном фронте в 1915 г.: «В середине марта набег на Мемель состоялся, и он был занят почти без выстрела, так как немецкие ландштурмисты отступили без боя, но через двое суток явились снова, подкрепленные уже полевыми частями. Значительная часть наших ополченцев разошлась по городу и, щедро угощаемая обывателями, напилась пьяной и не вернулась в строй при поспешном отступлении, почему генерал Потапов привел назад не более половины своего состава, потеряв всего двоих убитых и раненых. После этого в немецких газетах появилась довольно конфузное для нас описание этого дела»[381].

Российские же периодические издания писали о повальном пьянстве в немецкой армии: «По словам лиц, которым удалось убежать из Либавы после занятия ее немцами, последние едва только заняли город, как первым делом распорядились об открытии всех ресторанов, владельцы которых, ввиду нашествия тевтонов, поспешили прекратить торговлю. Началось поголовное пьянство, продолжавшееся несколько дней подряд, причем в этом занятии приняли соревнование все – от высшего офицера до последнего обозного. В виду того, что немцы ни за что в ресторанах не платят, владельцам последних грозит полное разорение»[382].

Вместе с тем подробно рассказывалось о трактирном промысле в отвоеванных у Австро-Венгрии местностях: «Ресторанная жизнь в Львове понемногу начинает приходить в нормальное положение мирного времени, еще недавно испытавшая сокращение торговля в ресторанах и кафе теперь опять разрешена до половины двенадцатого. Дела этих предприятий начинают прямо процветать»[383]. А также: «В центре занятого нашими доблестными войсками Львова, жизнь которого начинает входить в обычную колею, на днях последовало открытие ресторана В.М. Шуина, в доме № 7 на Бернардинской площади. Новый ресторан В.М. Шуина вполне фешенебельное учреждение, рассчитанное на прилив изысканной публики. Несмотря на это, цены в ресторане вполне умеренные. Так, завтраки не превышают 75 коп.; обеды – из двух блюд – 75 коп., из трех – 1 руб., из четырех -1 руб. 25 коп. и т. д. Меню разнообразное и питательное; кухней заведуют лучшие повара, среди которых имеются лица, специально приглашенные из Москвы. В скором времени В.М. Шуин открывает роскошный летний ресторан при имеющемся в его распоряжении обширном саду. Следует заметить, что В.М. Шуин является не только ресторатором, но и содержателем наиболее знаменитых львовских кондитерских и пекарен, помещающихся в доме № 16 по Академической улице и в доме № 34 по улице Батория. Это обстоятельство позволяет господину Шуину питать свой ресторан в неограниченном количестве прекрасными тортами, пирожными, воздушными бабами и тому подобными произведениями кондитерского производства, что далеко не всякому ресторатору возможно и доступно»[384].

Граф Н.А. Бобринский также побывал в отвоеванном у австрийцев Львове: «Весной 1915 г. я был произведен в офицеры – в прапорщики, но продолжал носить солдатскую форму, сменив лишь погоны, так как полк все время находился на линии фронта, где его перебрасывали с места на место и, наконец, поставили в Карпатах, на прикрытие артиллерии. Наступило относительное затишье, и я получил командировку во Львов на предмет обмундирования, но едва успел вернуться назад, в Изюмский полк, как мне сообщили, что пришел приказ об откомандировании части офицеров в пехоту. К этому времени в пехоте уже чувствовался острый недостаток офицеров, в кавалерии же их был избыток. Офицеры полка тянули жребий, и мне, к большой моей досаде, досталось откомандирование… Мне тут же вручили командировку обратно, во Львов, где я должен был явиться в распоряжение „генерала для поручения“. Львов к этому времени уже успел сильно обрусеть. Несмотря на многочисленные „цукарни“ (кондитерские или кафе), „друкарни“ (книжные лавки) и вывески на польском языке, всюду слышалась русская речь и не только от наполнивших город наших военных, чиновников и сестер милосердия. В помещение лучшего ресторана Львова переехал тогда даже лучший московский ресторан „Прага“. Я сразу же отправился к своему дяде, состоявшему кем-то вроде адъютанта при львовском генерал-губернаторе (тоже нашем дальнем родственнике), рассказал ему свое дело и попросил помочь. Дядя Димар внимательно выслушал, сказал подождать и пошел за разъяснениями в канцелярию. Вернувшись, он объяснил мне, что неохота кавалеристов идти в пехоту была заранее учтена, и поэтому существует указание, не допускающее никаких исключений. „Но, – добавил дядя, – сейчас во Львове набирают офицеров в Туземную дивизию, где сильно пострадал офицерский состав. Дивизией командует брат государя, а ему закон не писан. Если ходатайство о твоем откомандировании пойдет за его подписью, то, конечно, отказа не будет. Тебе следует незамедлительно отыскать офицеров Туземной дивизии и уговориться с ними“. Я сейчас же отправился в лучший ресторан Львова, где, как говорили, бывают интересующие меня офицеры. И мне сразу же бросился в глаза стопроцентный черкес в черной черкеске со штаб-офицерскими погонами, белым бешметом, с газырями на груди и кинжалом на поясе. Представившись, я кратко отрапортовал ему мое дело. Он, любезно привстав, внимательно меня выслушал, а потом произнес с сильнейшим акцентом: „Я по-русски не понимай“. Акцент, к моему удивлению, был отнюдь не кавказским, а чистейшим западноевропейским. Выяснилось что это – англичанин по фамилии Коквуд и что через час сюда придет ротмистр Татарского полка Туземной дивизии Альбрехт, который, действительно, приехал вербовать офицеров. Вернувшись в назначенный час я увидел сидевшего за столиком толстого кавказца с совершенно круглой головой и подстриженными усами. Он пил коньяк и после каждой рюмки свистел (у него была одышка). Это и был ротмистр Альбрехт по прозвищу Шар, как я узнал позднее. Я снова отрапортовал свое положение и ходатайство. „Сегодня ехать можете?“. „Так точно!“. „Вечером тогда-то отходит поезд, вы найдете меня на вокзале“. „Слушаюсь“»[385].

Октябрист Э.П. Беннигсен впоследствии вспоминал, что его поражало на отвоеванных у австрийцев территориях то, что алкоголь там находился в свободной продаже. «Вскоре после нашего разговора штаб корпуса уехал в Станиславов, а мы отправились знакомиться